Гамбургский счет

Но уровень читательской массы в заграницах ниже, чем в СССР. За границей читали Лаппо-Данилевскую, Краснова, Дроздо ва, а Пушкина издавали так, как никто никогда не смел его из давать в России. У меня личной обиды на эмигрантскую публику нет, мои книги шли хорошо, очень хорошо, но не те, которые я издавал в России. Получается следующее: для научной книги есть читатель в России, есть читатель в Ленинграде и нет читателя в Берлине, хотя 300 или 400 тысяч берлинских русских и состоят из профес сиональных читателей книг. Каждый человек воспринимает мир с точки зрения своей профессии. С точки зрения писателя — русской эмиграции нет. Она не читает. И это не от бедности, ведь нельзя быть беднее русского ву зовца. Утверждение, что в мире есть люди более нищие, чем рус ские студенты и рабфаковцы, есть беспочвенный идеализм. Но русский студент в России работает, а вне дома — нет. Мы убежали из России и думали унести с собой культуру. Оказывается, что это так же невозможно, как увезти с собой солнечный свет в бутылке. Эмиграция идейно не удалась. Интеллигенция сама по себе не способна ни создавать, ни хранить культуру. Конечно, мы жили за границей, и не так плохо. Но хлеб, который я ел, был отравлен. Он лишил меня самоуверенности. Немецкая марка падала. Всякое зарегистрированное издательство платило в типогра фию векселями, написанными в марках. Векселя учитывались частным банком и потом переучитывались государственным. Наступал срок платежа. Обычно к этому времени марка падала настолько, что прихо дилось платить десятую часть цены. Бывали случаи, что издание целой толстой книги обходи лось в четыре доллара. Кто же платил на самом деле? «Рабочие и беднейшие крестьяне»,— сказал мне без улыбки один содержатель конторы. Платил рабочий, и страдал золотой фонд Германии. Русское издательство в Берлине возникло как результат падения марки. И хотя в Берлине было 36 русских издательств, все они вмес те не выглядели величественно.

189