Гамбургский счет

Государственное издательство взять разрешение на выход книги «Эпилог». В Госиздате еще ничего не знали, но пришел туда случайно один знакомый и сказал: «У вас засада». Я жил в Питере еще две недели. Только переменил пальто. Ареста я боялся не сильно. Кому нужно меня арестовывать? Мой арест дело случайное. Его придумал человек без ремесла Семенов. Из-за него я должен был оставить жену и товарищей. Оттепель мешала уйти по льду. Потом подморозило. На льду было туманно. Я вышел к рыбачьей будке. Потом отвели меня в карантин. Не хочу писать о всем этом. Помню: легально приехала в карантин одна старуха 60—70 лет. Она восхищалась всем. Увидит хлеб: — Ах, хлеб. На масло и на печку она молилась. А я спал целый день в карантине. Ночью — кричал. Мне казалось, что в руке у меня рвется бомба. Ехал потом на пароходе в Штеттин. Чайки летели за нами. По-моему, они устроили слежку за пароходом. ВМЕСТО ЭПИЛОГА Дальше — Германия. Раздавленная Германия. Триста тысяч русских в Берлине. Русские рестораны, в которых служат морские офицеры. Сидит в таком ресторане бывший генерал и заказывает бывшим офицерам борщ. Говорит по-немецки. Они говорят по-русски — напоминают ему. Ничего, будут лучше служить. Мы обратились за границей в нацию румын и цыган. Рус ская культура отказалась эмигрировать, мы уехали без нее. Книга в Германии идет, больше Краснов — «За чертополохом»*. Теория поэзии никому не нужна. Мы вынулись из России, как решето из воды, Темен непонятный дым северного рабочего Берлина. Дым стоит над серой водой Гамбурга. Зыблется непонятная Германия. Понятен в Берлине один Вестей. Здесь широкие улицы, на тертые автомобильными шинами асфальты. Он понятен, понят но, что скоро не будет его. А как тяжело смотреть на немца. На учителя, врача, интел лигента, приказчика. Они начинают свою темную петлистую дорогу, между запа дом и севером. 183 Крылья у них гнутся, как жесть. Голос у них как у мотоциклетки.