Гамбургский счет

Перед этим мне снилось, что падает на меня потолок. Увидал с Полицейского моста, что моя комната и комната рядом с ней — уборная Елисеева (он в ней на бесколесном вело сипеде катался), большая комната в четыре окна — освещены. Посмотрел я на освещенные в неурочное время окна и не под нялся наверх, а тихонько поехал к знакомым вместе с дровами*. Так и не был с тех пор ни дома, ни у родных. В ту зиму я получал академический паек как писатель, зна чит, голодать не приходилось. Был хлеб, когда не приходило много гостей — хватало, было американское сало и даже горчи ца. Присылали продукты финны, чехи. От чехов получили раз по десяти фунтов сахару. Не знаю, как передать свой восторг! Город шумел. Сахар, сахар, десять фунтов! Об этом и говорили друг с другом. Сахар я ел, когда он у меня был, ложками. Мозг требует сахару и жиру, и его ничем не уговоришь. Выдавали кур, но больше сельдей. Сельди сопровождали всю мою совет скую жизнь. Итак, было в комнате не холодно, хотя часто угарно, есть было что. Работать можно было тоже. В это время я занимался издательством. Издательство в России один из видов спорта. При мне для занятия им денег не требовалось. Я начал издание таким образом. «Поэтику» помог издать мне Владимир Маяковский на день ги, взятые в Наркомпросе. Забавной была история с малень кой книжкой «Розанов». Я работал в «Жизни искусства». Из редакционной коллегии уже ушел. Кажется, наша коллегия была просто распущена**. Сделано это было правильно. С газе той я делал странные вещи. Конечо, я не печатал в ней контр революционных статей (и не хотел их ни писать, ни печатать), но печатал академические статьи. Статьи были сами по себе хо роши, но не в театральной газете. Место им было в специальном журнале. Но журналы не выходили. Отдельные номера «Жизни искусства» получались очень ценные. Помню очень хорошие статьи Бориса Эйхенбаума «О трагическом», статьи Романа Якобсона, статьи Юрия Анненкова и ряд своих статей о «Дон Кихоте»; газета давала мне возможность работать. После изменения состава редакции газета стала чисто теат ральной, но героическая пора ее прошла. Я дал в газету большую статью в лист о Розанове. Это доклад, который я только что читал в ОПОЯЗе. Смысл его — понимание Розанова не как философа, а как художника. На докладе присутствовал случайно приехавший из Харькова Столпнер. Столпнер один из самых умных людей в России, писать же он не умеет, умеет говорить. Избрали его в профессора Харьковского университета и выдали шубу с бобровым ворот ником по ордеру. В этой шубе и приехал Столпнер в Петербург за книгами. Толкнулся к одному знакомому, к другому, дома их не было. Ночь наступала. Не волнуясь и считая, что поступает

177