Гамбургский счет

славления ее. Камень, отвергнутый строителями, не лег во главу угла. Он одновременно воспринимал иногда свою тему как уже претворенную и взятую, в то же время как таковую, то есть в ее обыденном значении. На этом он построил свое искусство. Так Лесков, гениальный художник, создававший до Хлебни кова переживаемое слово, не смог дать его вне мотивировки. Только в комический сказ он смог ввести новое слово; но что же делать в стране, в которой Белинский упрекал Тургенева за то, что тот дал в своей вещи слово «зеленя» не в разговоре дейст вующих лиц, а в речи автора. У нас не понимают неизобразительного искусства. «Двенадцать» — ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана «блатным» стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских. Неожиданный конец с Христом заново освещает всю вещь. Понимаешь число «две надцать». Но вещь остается двойственной и рассчитана на это. Сам же Блок принял революцию не двойственно. Шум кру шения старого мира околдовал его. Время шло. Трудно написать, чем отличался 1921 год от 1919-го и 1918-го. В первые годы революции не было быта или бытом была буря. Нет крупного человека, который не пережил бы полосы веры в революцию. Минутами верилось в большеви ков. Вот рухнут Германия, Англия, и плуг распашет не нужные никому рубежи! А небо совьется как свиток пергамента. Но тяжесть привычек мира притягивала к земле брошенный революцией горизонтально камень жизни. Полет превращался в падение. Мы, многие из нас радовались, когда заметили, что в новой России можно жить без денег. Радовались слишком рано. Мы верили в студии красноармейцев. Одни поверили раньше, другие позже. Еще в феврале 1918 года говорил мне один скульптор: «Вот я бываю в Зимнем Дворце, а они оттуда звонят — Псковская Коммуна — соедините меня, товарищи, с телефоном Псковской Коммуны! Хорошо. Майн Рид прямо». Когда Юденич подходил к Петербургу, мой отец сказал мне: «Витя, нужно было бы пойти к белым и сказать им: — Гос пода, зачем вы с нами воюете? Мы такие же люди, как и вы, но только мы работаем сами, а вы хотите нанимать рабочих». Для Блока все это было грозней. Но земля притягивала ка мень, и полет превращался в падение. А кровь революции пре вратилась в быт. Блок говорил: «Убийство можно обратить в худшее из реме сел». Блок потерпел крушение дела, в которое он вложил спою душу. От старой дореволюционной культуры он уже отказался. Новой не создалось. 175