Гамбургский счет

«Я подавляю в себе желание жить, я запретил себе думать о семье. Меня страшит одно,— (очевидно, это была его мания),— меня страшит, что мне скажут — «снимай сапоги», у меня высо кие шнурованные сапоги до колен (шоферские), я боюсь запу таться в шнуровке». Граждане! Граждане, бросьте убивать! Уже люди не боятся смерти! Уже есть привычки и способы, как сообщать жене о смерти мужа. И ничего не изменяется, только становится еще тяжелей. Блок умер тяжелей, чем Гумилев, он умер от отчаяния. Этот человек не был эстетом по складу: в основе его прежнего мастерства лежало восстание цыганского романса. Он писал, используя банальный образ. Сила Блока в том, что связан он с простейшими видами ли ризма; недаром он брал эпиграфы для стихов из романсов. Он не был эпигоном, потому что он был канонизатором. Старую человеческую культуру он осудил. Осудил гуманизм. Парламент. Чиновника и интеллигента. Осудил Цицерона и признал Катилину. Революцию он принял. Шейлока надули. Венецианский Сенат предложил ему фунт мяса Антонио, но без крови. А вырезать мясо и совершить рево люцию без крови невозможно. Блок принял революцию с кровью. Ему, родившемуся в здании Петербургского университета, сделать это было трудно. Говоря про признание революции, я не ссылаюсь на «Две надцать». «Двенадцать» — ироническая вещь, как ироничен во многом Блок. Беру здесь понятие «ирония» не как «насмешка», а как прием одновременного восприятия двух разноречивых явлений или как одновременное отнесение одного и того же явления к двум семантическим рядам. Не поэзия Владимира Соловьева и не его философия и мос ковские зори 1901—2 года, о которых так хорошо пишет Андрей Белый*, вырастили Блока. Блок, как и Розанов, восстание. В Розанове восстание того, что мы считали мещанским,— задней комнаты, хлева; а он вос принял как священное логово, восстание «пара» над духом. Это в народе иногда говорят, что у животных нет души, а только пар. В Блоке восстал чистый лиризм. Банальная и вечная тема ли ризма. По образу, по словосочетанию Блок примитивный поэт. Тема цыганского романса, который пелся улицей, к мотивировке которого прибегали великие поэты Пушкин, Аполлон Григорь ев, Фет,— формы этого романса были вновь канонизованы Бло ком. Это он посмел, как Розанов, введший в свои вещи приходо расходную книгу и тревогу о своих 35 000, нажитых у Суворина, ввести пошлый образ в свою поэзию. Но Блок не совершил до конца дела поднятия формы, про 174