Гамбургский счет

Вообще приспособили жизнь. Большинство работало сразу в нескольких местах, получало везде пайки. Нас попрекали этими пайками. Сам я сразу никогда два пайка не получал, но — нехорошо попрекать людей хле бом. У людей есть дети, и они тоже хотят есть. У некоторых же, кроме того, существовал психический голод и культ еды. Зашел раз к одному довольно известному писателю, его не было дома. Заговорил с его седоволосой и чернобровой женой. Она мне сказала: «В этот месяц мы съели двадцать пять фунтов свинины». Она очень уважала себя за эту свинину, за то, что она у них есть. Презирала тех, кто свинины не ел. С этой свининой в то время съедали много людей. Я жил сравнительно легко, так как часть дров получал от Дома искусств. Свинины не ел и о ней не думал. В нижних залах дома шли концерты. В комнате с амурами на потолке жил Аким Волынский. Он сидел в пальто и в шапке и читал Отцов церкви по-гре чески. Вечером пил чай на кухне. Я занимался вселением людей в дом. У нас было два течения: аристократическое, которое стремилось сжать количество «об дисков» — обитателей Дома искусств,— и я, который лазил по дому, находил квартиры и вселял в них новых людей. Появлялись новые люди. Ходасевич Владислав в меховой потертой шубе на плечах, с перевязанной шеей. У него шляхетский герб, общий с гербом Мицкевича, и лицо обтянуто кожей, и муравьиный спирт вместо крови. Жил он в номере 30; из окна виден Невский вдоль. Ком ната почти круглая, а сам он шаманит:

Сижу, освещаемый сверху, Я в комнате круглой моей, Смотрю в штукатурное небо На солнце в шестнадцать свечей. Кругом — освещенные тоже — И стулья, и стол, и кровать. Сижу и в смущен ьи не знаю, Куда бы мне руки девать.

Морозные белые пальмы На стеклах беззвучно цветут. Часы с металлическим шумом В жилетном кармане идут... Когда он пишет, его носит сухим и горьким смерчем. В крови его микробы жить не могут.— Дохнут. По дому, закинув голову, ходил Осип Мандельштам. Он пи

172