Гамбургский счет

каждого вагона. Она погубила заводы, но получила с них при водные ремни на сапоги. А пока что, пока еще не все кончилось, она понемножку кра дет. Нет вагона, который прошел бы от Ревеля до Петербурга целым. Этим и живут. И вот я не умею ни слить, ни связать все то странное, что я видел в России. Хорошо ли тревожить свое сердце и рассказывать про то, что прошло? И судить, не вызвав свидетелей. Только про себя я могу рас сказать, и то не все. Я пишу, но берег не уходит от меня, я не могу волком заблу диться в лесу мыслей, в лесу слов, мною созданных. Не пропа дают берега, жизнь кругом, и нет кругом словесного океана и не загибаются кверху его края. Мысль бежит и бежит по земле и все не может взлететь, как неправильно построенный аэро план. И вьюга вдохновения не хочет скрутить мои мысли, и не берет бог шамана с земли. Облизываю губы, они без пены. И это все потому, что я не могу забыть про суд, про тот суд, который завтра начнется в Москве. Жизнь течет обрывистыми кусками, принадлежащими раз ным системам. Один только наш костюм, не тело, соединяет разрозненные миги жизни. Сознание освещает полосу соединенных между собой только светом отрезков, как прожектор освещает кусок облака, море, кусок берега, лес, не считаясь с этнографическими границами. А безумие систематично, во время сна все связно. И с осколками своей жизни стою я сейчас перед связным сознанием коммунистов. Но и моя жизнь соединена своим безумием, я не знаю только его имени. И вы, друзья последних годов, мы растили с вами, среди морем пахнущих улиц Петербурга, простого и трогательного, мы растили свои работы, не нужные, кажется, никому. Я продолжаю делать продольный разрез своей жизни. Уже к весне я заболел желтухой, кажется на почве отравле ния дурным жиром в столовой (платной) автороты. Сделался совсем зелено-желтым, ярким, как канарейка. И желтые глаза. Не хотелось двигаться, думать, шевелиться. Нужно было доставать дрова, возить эти дрова на себе. Было холодно, дрова дала мне сестра и дала еще хлеб из ржаной муки с льняным семенем. В квартире ее меня удивила темнота. Она не была на брониро ванном кабеле. В темной детской, при свете бензиновой свечи,— это такой 157