Гамбургский счет

Звери выходят из своих ковчегов: нечистые открывают кафе. Оставшиеся пары чистых издают книги. Возвращайся. Без тебя в нашем зверинце не хватает хорошего веселого зверя. Мы пережили многое. Мы сумели отдать своего ребенка чужим для того, чтобы его не разрубили. И он достался чужим, не так, как в толстой книге, которую мой отец читал справа налево, моя мать читала слева направо, а я совсем не читаю. Да, мы должны добывать себе солому для своих кирпичей. Это опять из той же книги. Мы сами пишем, сами печатаем, сами торгуем. И сами отстояли свою жизнь. Мы знаем теперь, как сделана жизнь, и как сделан «Дон Кихот», и как сделан автомобиль, и сколько стоит фунт лиха, и что такое верная дружба. Возвращайся. Ты увидишь, сколько сделали мы все вместе,—я говорю только про нас, филологов. Я все расскажу тебе, стоя в длинной очереди Дома ученых. Времени разговаривать будет много. Мы поставим тебе печку. Возвращайся. Настало новое время, и каждый должен хорошо обрабаты вать свой сад. Лучше чинить свою дырявую кровлю, чем жить под чужой. А вехи не меняем. Вехи нужны не для нас, а для обозов. Сейчас Петербург — тихий университетский город. На пус том Невском стоят освещенные кафе, из окон слышен иногда голос, поющий цыганский романс. А на Невском сейчас хоро ший резонанс. Давно не дымят трубы — небо голубое. Пахнет морем. Правда, ходит омнибус, но только по праздникам. По улицам бродит старик с кларнетом и играет. Идешь у Морской и слышишь, как поет кларнет у Михайловской. Просторно как-то в Петербурге. В Москве не то. Москва — это Сухаревка, которая слопала и революцию, и Россию. Там можно услышать приглашение к почти незнакомому человеку: «Приходите сегод ня к нам кокаин нюхать». Меня раз так пригласили. Как на чай. В Петербурге университет, и Академия, и профессура, и молодежь. На собраниях едят хлеб, а если очень богаты, то пьют какао. Все разбито вдребезги в России, и самое дешевое в ней ПИСЬМО О РОССИИ И В РОССИЮ I

146