Фантазии об искусстве

В.-Г. ВАКЕНРОДЕР

И когда потом я оглядываюсь вокруг себя и наблюдаю остальных людей и неживую, но приветливую природу, то невольно удивляюсь самому себе. Ибо твое дыхание с небес, о Всеблагий, дыхание, проникающее природу до глубочайших ее глубин, пробуждающее милую нам жизнь в животных и деревьях, трепещущее в душах, научая их почитать, и обожать, и любить самих себя, этот дух твой потрясает меня сильнее, чем кого другого, постоянный восторг блаженства движет, разрушая и сохраняя, дерево моего бытия; шорох всех его листьев — это любовь и брат ская привязанность к тебе, мой Рафаэль Санцио. Я не хочу теперь называть тебя словами, ты, предмет всех моих мыслей, к кому стремится всякий дух, сам того не зная и не замечая, ты, последний изначальный источ ник, великий океан, бесконечность жизни! Но ты, конеч но, простишь мне, если я своей величайшей любовью охватываю образ, живущий внутри моей души, если я сми ренно преклоняю колени перед прелестнейшим образом, если я даю ему человеческое имя и охотно признаю, что боюсь того устрашающего чувства, с которым только я и могу подумать о тебе, что лишь в редкие, таинственные часы решаюсь я искать того растворения в восторге, того бремени блаженства, которые иногда охватывают и по давляют меня в храме. Ведь это ты предмет всех наших восторгов, и— дозволь мне высказать эту наивную и вмес те дерзновенную мысль — ты послал сына своего в мир, дабы в этом воплощении принять нашу любовь и покло нение, и тебя радует также, когда ты видишь себя почи таемым и в тысяче других воплощений, и потому ты, вер но, сам порождаешь в душах людей образы, в которых они боготворят тебя. Оттого я буду все крепче любить и тебя, мой Рафаэль. Я вижу перед собой всю твою жизнь и деяния, мои часы подарены мне едва ли не для того лишь, чтобы вспоминать твои. Я вновь и вновь удивляюсь тому, как мог ты смот реть на обычную жизнь, какими представали перед тобой все ее убожество, вся беспорядочная запутанность, все мелочные интересы. Как ты сострадательно улыбался, и не считал своих братьев чужими, и никого не презирал. Когда в печальные часы меня охватывает отчаяние, и мир представляется исполненным злосчастья, и ничто не в состоянии меня утешить, и я вспоминаю всех потерянных мной друзей, когда душа моя корчится в страхе и я без

132