Эдгар Дега и его искусство

ение композиции, эти круто уходящие вверх линии, это заполнение первого плана подробностями, заслоняющими собою самые широкие дали. Так, в знаменитом цикле Хокусаи „Сто видов горы Фуи" трост- ник, цветущая ветка, зонтик или шляпа простолюдина ущемляют самую гору; в изображениях театра Итчо фигуры зрителей прихотливо сре- заны на первом плане и т. д. Каково же отражение японской эстетики в живописи Дега? Пря- мых отражений „японизма", какие были, например, у Вистлера, встав- лявшего в свои interieurs'a те или иные японские предметы и даже подписывавшегося „по японски"—мы не найдем у Дега. Ни один „пред- мет" не указывает у него на непосредственные увлечения Японией. Но несомненно, что внутреннее влияние японской эстетики проникло и в живопись Дега. Нет ничего удивительного в том, что художник с чисто „энгровой" любовью к линии, каким был Дега, должен был ощутить всю магию японской декоративности, — этого прихотливого кружева линий и пятен. От Энгра к японцам—это было для Дега не изменой прошлому, но логическим завершением его. Японцы — калли- графы ритма и движения, и Дега, как художник скачек и балета— разве не европейский Хокусаи? Игра светлыми и темными поверхно- стями, любовь к „пикантным" подробностям на первом плане (веер, скрипка), декоративное трактование шевелюры и рта, как затененных арабесок (напр., открытый рот у певиц и зевающей женщины), неожи- данное ущемление человеческой фигуры, наконец частая однообразность калорита, оживленного лишь двумя-тремя нотами (бантом, цветком)— все это может быть приписано влиянию властителей дум тогдашней богемы, японцев. Дега никогда и ни в чем не подражал им—но в его искусстве чудесно претворился двойной аромат: бодлеровских „цветов зла" и японского востока. Не столько о „влиянии", сколько именно о в н у т р е н н е м претворении, можно говорить по отношению к такому индивидуалисту, как Дега. Возвращаясь к тому, с чего мы начали эту главу, т. е. театру, сравним произведение японского гравера Итчо, изображающее внут- ренность театра, где фигуры зрителей на первом плане так смело срезаны рамкой, с „Робертом Дьяволом" или „Оркестровыми музы- кантами" Дега, и мы увидим это своеобразное с о з в у ч и е между „импрессионизмом" японца Итчо и парижанина Дега. Пребывая в ве- личественных стенах Grand Opera, утонченный парижанин посмел раз- венчать традиционное театральное зрелище до степени... японского уличного театрика! Р а з в е н ч а т ь . . . это как раз то слово, которым определяется