2-ая Уральская индустриальная биеннале современного искусства • каталог

main project

Следы посадки. Марсоход Curiosity. Фото: NASA/JPL-Caltech Traces of Landing. Rover Curiosity. Photo: NASA/JPL-Caltech

современного поэта картина оказывается более нагляд- ной и более пугающей. Глаз прорастает изнутри себя не светом, а стволом и ветвями. От этого только один шаг к идее о самостоятельности глаза, который в текстах Бродского начинает своё независимое путешествие. При этом, как было уже сказано выше, принци- пиальна связь такой автономии с искусством. Глаз как таковой оказывается главным мерилом эстети- ческого, а эстетика в системе Бродского – мать эти- ки, о чем подробно сказано в Нобелевской лекции и ещё более конкретно – в Fondamenta degli incurabili: «Эстетическое чувство – двойник инстинкта самосо- хранения и надежнее этики. Главное орудие эстети- ки, глаз, абсолютно самостоятелен. В самостоятель- ности он уступает только слезе». Преодолевая телесность воспринимающего субъекта, глаз в своем бескорыстном путешествии свободен от разочарований:

importance. The eye as such becomes the main measure of the aesthetic, and aesthetics for Brodsky is the moth- er of ethics—something that he addresses in the Nobel banquet lecture, and in even greater detail, in “The Wa- termark”: «Aesthetic sense is the twin of one‘s instinct for self-preservation and is more reliable than ethics. Aesthetics‘ main tool, the eye, is absolutely autonomous. In its autonomy, it is inferior only to a tear.” Overcom- ing the corporeality of the perceived object, the eye, in its disinterested travel, is free from disappointments:

To a certain point a girl can satisfy you - if you don‘t go farther than her knees or elbows. But how much more joyous the unbodied beauty of an autumn wood: no kisses, no betrayals! (“Letters to a Roman Friend”)

From this paraphrase of Gumilev’s “Sixths Sense” (“neither to be eaten, nor drunk, nor kissed”) it is seen that the beautiful for Brodsky is above all something that can be seen. Of course, speaking about aesthetics in the Nobel banquet lecture, he adduces a number of examples from literature. But still, it is visual art that most often turns out to be the ideal of beauty. In interviews and es- says Brodsky time and again emphasized that one of the principal poetry teachers for him was the architecture of his native city. Living in it, he from early childhood on was acquiring a notion of the harmony of proportions: the poet’s love for strophic forms and for formal order in general is not accidental. These are lessons of acmeism, of course, but in his reflection on the visual he went even further. Certainly, not only representatives of visual arts are among the teachers he gives credit to – here are also

Дева тешит до известного предела – дальше локтя не пойдешь или колена. Сколь же радостней прекрасное вне тела: ни объятье невозможно, ни измена! («Письма римскому другу»)

Из этого парафраза гумилёвского «Шестого чув- ства» («ни съесть, ни выпить, ни поцеловать») видно, что прекрасное для Бродского прежде всего зримо. Конечно, говоря об эстетике в Нобелевской лекции, он приводит и ряд примеров из литературы. Но все- таки эталоном красоты чаще всего оказывается ви- зуальное искусство. В интервью и эссе Бродский не раз подчеркивал, что одним из главных учителей

45